finding pro&contra
*поднимаю самооценку с плинтуса*
URL записи
28.10.2009 в 23:30
Пишет malinkami:28.10.2009 в 23:16
Пишет .вильнюс:хочу приятно...
Флешмоб:
Процитируйте мне меня - найдите мой фик, который вам нравится, выберите предложение или абзац, которые особенно пришлись вам по вкусу, и киньте в комментарии. Длина значения не имеет.
URL записи
URL записи28.10.2009 в 23:10
Пишет Inserta:Флешмоб:
Процитируйте мне меня - найдите мой фик, который вам нравится, выберите предложение или абзац, которые особенно пришлись вам по вкусу, и киньте в комментарии. Длина значения не имеет.
-
-
29.10.2009 в 15:18Она кричит на него. "Ты лжец!". Россыпь кусочков стекла падает на ковёр. Сдаться первой. Голос дрогнет, она вновь все сделала не в масть. А теперь плачет у него на груди, прижимается телом. От его рубашки веет сыростью джунглей. Это лишнее. Лишнее.
Пусть лучше назовёт её сучкой, тварью, тогда ей не будет так страшно. Пугающая снисходительная улыбка, одними краешками губ. Она успела убедиться в том, что он никогда не прощает, потому что за всё нужно платить.
Чёрт, она знает, что это. Ненависть - это когда ты смотришь человеку в глаза, а ледяные пальцы не дрожат на курке. Она задавала себе вопрос, снова и снова: смогла бы выстрелить?
пешки ходят первыми
Сегодня, когда Джульет стояла на ярко освящённом берегу и смотрела, как поджигают плот с телом Колин, она не могла сделать и шага ближе к воде, словно боясь утонуть в этой необозримой чёрной толще. А тающие в ночи огоньки факелов притягивали глаза, и вновь пришла мысль, что со всеми нами, рано или поздно, случится тоже самое. За это Джульет всегда ненавидела похороны, они вновь пробуждали злость на судьбу. Не так уж легко смериться с участью стать разлагающимся обуглившимся куском мяса, так ни разу и не вздохнув в этой жизни полной грудью. Просто сдохнуть на этом проклятом острове, исчезнуть, стать частью этой ненавистной пустоты, и никто не будет знать… А впрочем, какая разница, ведь там, дома, её уже давно записали в мертвецы.
и для любви это не место
Каждая ночь будет снова как последняя. Каждый день они будут торопиться написать новую историю, чтобы в огне страсти и свете пыльного фонаря сжечь исписанные страницы и начать следующий день с нового листа. Каждая глава логически закончена, дописана до последней точки, за которой лежит новый черновик для того же сюжета. И рефреном идут зачин, завязка, кульминация, затем окончание, и жизнь напоминает синусоиду в своих колебаниях.
И книга, которую они неведомо для себя пишут, ни похожа на сопливые истории, не будет продаваться в бульварных киосках в яркой обложке, которой суждено со временем затереться в чьих-то потных руках, перелистывающих страницы в метро или автобусе, спотыкаясь на буквах и смешивая их с роем мыслей о будничной суете.
Они не гуляли вместе по прохладным аллеям, не бежали под одним зонтиком, обгоняя ветер, играющий пожелтевшей листвой, и прячась от моросящего дождя, время от времени приносимого к туманному Альбиону серыми клубящимися тучами. Сырые листья пахли по-особенному, по-осеннему, и этот запах смешивался с ароматом и теплом чая с молоком.
Этого никогда не было, а может было с кем-то, но не с ней, - думала Элоиз, чувствуя знакомый аромат в сырости джунглей. Такое бывало только в сезон дождей, и неожиданные яркие воспоминания выбирались наружу, кровь разогревалась под кожей, раскрывая старые раны. В такую погоду она всегда ощущала, как неприятно тянет шрам на коленной чашечке.
кажется, в последний раз наедине
Она внимательно вслушивается в его слова, следит за движением его губ.
Говорят, люди более искренни, когда не смотрят в глаза собеседнику. Пожалуй, да, но он не отыщет в её взгляде лжи, лишь прописанное в каждой черте безразличие.
И, чувствуя гладкую поверхность чёрной столешницы, вспоминая одну из точно таких же ночей, как эта, она будет смотреть ему в глаза совершенно открыто и немного утомлённо.
Она не испытывает отвращения или ненависти. Спокойным тоном повторит всё, что он пожелает, но каждая фраза на конце будет сопровождаться равнодушно ниспадающей интонацией, затем паузой, в которую она будто будет набирать силы, чтобы вымученно выдохнуть следующее слово.
А одинокий свет ламп, точно усталых глаз – свидетелей ночных бесед, по-прежнему будет отражаться в зеркале холодной столешницы. Так же, как и в ту ночь, разлинованную клеткой оконных рам, вспоротую частым пунктиром приглушённого дыхания, в координатных осях которого проведены две одинокие в своей параллельности черты.
Она не опустит глаз, боясь увидеть блики на чернильной глади, напоминающие о ещё одном поражении, лучше смотреть ему в глаза - пусть знает, что ей надоело корить себя за ошибки.
Расчерченное крупными буквами слово "безразличие" заполняет собой весь этот стиснутый в четырёх стенах, освещенный тусклым светом мирок, где они по-прежнему вдвоём и в одиночестве в то же время, как и несколько месяцев назад, когда она чувствовала, как по обнажённой спине пробегает дрожь, разбавленная холодом отполированного дерева.
Она опирается локтями на всё тот же нефтянно-чёрный столик. Он здесь же, посреди гостиной. Не правда ли, в этом есть доля горькой иронии?
Или скорее это - тонкая издёвка с его стороны?
Что-то вроде "Пару месяцев назад я трахал тебя на этом столе, а завтра без колебаний пошлю сдохнуть, как последнюю сучку".
Нет, она вовсе не чувствует отвращения к этому человеку, но остатки её самолюбия терзает назойливая мысль: "Ты не стала для него даже дорогой игрушкой. Одноразовая. Своими руками собрал тебя, как мозаику, чтобы затем кое-как разделить детали и закинуть их в коробку с пылящимся старьём".
Он всегда пользовался моментами её непростительной слабости на поле своей необъятной игры. Она оступалась, выбирала не тот поворот, путалась в паутине своих собственных мыслей, и её мнимая полярная звезда не всегда указывала на север, раздваиваясь сквозь пелену слёз, но её конечным пристанищем в итоге оказывалась точно та клетка, которая была ему необходима.
При этом она столь долго заблуждалась, осознавая себя причиной его уязвимости. Наверное, так тоже было нужно.
Отпечатки её пальцев давно стёрты, её неуловимо лёгкий аромат растаял в воздухе, как только солнце отмерило радианами заострённые преломления жёлтых игл света, циркулем проведя дужку для лучей-спиц, и полоски на его безукоризненно чистой рубашке не пересекают следы от её слёз - влажные дорожки размытой туши.
…
Ветер запутывается шорохом в неплотно задёрнутых шторах, еле добирается до разбросанных по полу карт и бумаг, спотыкаясь о точки и мятые уголки, останавливаясь над чернеющими пропастями букв, шелестом пробегает по вершинам гор среди меридианной сетки.
Руки скользят по гладкой поверхности, и нет возможности удержаться за что-то, а ей хочется почувствовать опору, схватиться за неё, впиться ногтями, так, чтобы костяшки пальцев побелели до отрезвляющей боли.
Вертикаль меняется своим местом с горизонталью, и в голове юлой крутятся мысли. Белый потолок, разделённый одинокой полосой света.
Ей не хочется что-то решать, ей надоело. Надоела игра в кошки-мышки. Белый флаг – формальность для загнанной в угол.
Она закрывает глаза, чувствуя прикосновения его губ на своей шее. Губ с тонкими, на первый взгляд незаметными шрамами. Она никогда не спрашивала его, откуда они появились.
У неё вырывается сдавленный вздох, когда он добирается до обнажённой, фарфоровой в пробивающемся в комнату лунном свете ключицы.
Солёный привкус собственных слёз - катализатор для выплеска новой волны боли. Струящейся по венам, заполняющей всё её существо.
Она резко приподнимается на локтях, отбрасывает в сторону свою измятую расстёгнутую рубашку и жадно целует его. Это почти похоже на укус.
Душевная боль переполняет, так пусть он сделает ей больно физических. Она хочет этой боли, хочет дать ей вырваться наружу. И она позволит ему завладеть своим телом, всецело и полностью.
Яркая коробка с красиво завязанным бантом… Оболочка с надетой маской-улыбкой, - неужели это всё, что он столь долго желал получить?
Она не будет сдерживать стон, рвущийся из груди. Пусть он слышит, пусть он чувствует. И пусть услышат, чёрт возьми, в доме, стоящем по соседству. Они понятия не имеют о том, каково держать в себе всю эту ложь, всю эту мерзость, оттисками в памяти каждую фальшивую улыбку и каждую режущую слух фразу "Всё хорошо".
Они ни разу в жизни не слышали, как кричит умирающая роженица, лицо которой искажено невыносимыми муками. Пронзительный, животный крик. Эти глаза… Глаза, в которых инстинктивный страх, как у пытающейся вырваться из капкана жертвы, ужас и непонимание… Ты не можешь помочь. И кровь, кровь на руках... Они не чувствовали смерть клетками собственной кожи.
Если бы можно было перекроить память, вырезать, вырвать из неё лоскутья воспоминаний и грубыми нитками вшить на их место белоснежные заплатки…
И, нет, у неё вовсе не всё хорошо, как бы она не отвечала ежедневно при встрече. Завтра или послезавтра на её глазах снова умрёт пациентка, у которой вот-вот подступит критический срок. И после фиксирования времени смерти она снимет с себя халат в алых пятнах и вымоет руки.
Но кровь не смоешь.
Когда всё кончается, её будто знобит, сгорбленные голые плечи дрожат в столбе света от небесного прожектора-луны, безжалостно обнажающего её слабость. Она пытается что-то сказать, давясь слезами, подступающими к горлу, но не издаёт ни звука. А ей так хочется прокричать: "Я вся в их крови! Неужели ты не видишь этого? Тебе всё равно? Получил всё, чего хотел? Ты сделал меня такой!"
Но она покинет его дом, не произнеся ни слова, оставив за близким рассветом право разрезать своими полыхающими раскалёнными ножницами тёмное ночное полотно, сняв с бренно спящего мира обет молчания.
…
-Ты в порядке?
-Всё хорошо.
-Увидимся через неделю.
Что-то подсказывает ей, что это был их последний разговор наедине.
Да, да, всё хорошо.
Но был ли это последний раз, когда она солгала себе?
-
-
29.10.2009 в 18:41Жить со своей виной можно, особенно, когда создаешь для себя сладкую иллюзию, что тебе есть, кому отомстить.
Всё сгорает.
Всё будет гореть.
Пока не наступит тишина, которую никто не посмеет нарушить словами о жертвах.
и
У них есть что-то общее: он думает, что может управлять судьбами многих, она - хотя бы своей. Судьба - абстракция, и оба не верят, и одинаково заблуждаются. Играют не свои роли, надетые маски стали второй кожей уже давно. Как можно верить во что-то? Выше нас лишь только пустое небо, бесконечное, высокое, необъятное, но всё же пустое.
-
-
29.10.2009 в 22:35У них есть что-то общее: он думает, что может управлять судьбами многих, она - хотя бы своей. Судьба - абстракция, и оба не верят, и одинаково заблуждаются. Играют не свои роли, надетые маски стали второй кожей уже давно. Как можно верить во что-то?
"About…", Бен/Джульетт
Смешно. Слишком тяжёлая ноша для человека, который правит многомиллионной компанией. Слишком большой срок – два часа, для того, кто дорожит каждой минутой.
Одно резкое движение – карточка уже в огне.
Бумага таяла, купаясь в море танцующих горячих искр, обуглившиеся края скручивались серой коркой.
Фотографии, пожелтевшие листки писем. Её почерк на обороте. Одна дата – 1982 г. Никогда не была сентиментальной.
Если ты знаешь всё, что было, и всё, что будет, зачем лишнее слова?
Всё тает.
"Silentium", Чарльз Уидмор, Бен
Кто мы?
Ещё два непроизнесённых слова, от которых она отводит усталый взгляд, пытаясь разглядеть в темноте стрелки часов.
Пять минут четвёртого.
В пять минут четвёртого нелепая правда всегда режет глаза, непривыкшие к свету.
"Скоро рассвет", Джек/Кейт
-
-
29.10.2009 в 23:50Alianika
Читая это сейчас, понимаю, что на конкурсе драбблов выжила из себя кажется всё, что только могла.
malinkami
кажется, в последний раз наедине
Опаньки, весь фик?! Серьёзно?!
А мне до сих пор за него стыдно.
-
-
30.10.2009 в 05:22я подхожу к этому с таким настроем: эти фики были очень хорошими, но лучшее у тебя еще впереди.
ты чудесно пишешь, я уже говорила. не останавливайся.