Название: Casualties of War
Автор: [Victory]
Бета: jonquille
Фандом: The Hour
Размер: мини, 2010 слов
Пейринг/Персонажи: Ликс Сторм/Рендалл Браун
Категория: гет
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: спойлеры ко второму сезону, упоминания о военном времени (гражданская война в Испании), отсутствие хронологического порядка
читать дальше
…
Он сидит в припаркованной у редакции машине, рука на ключе зажигания. Жёлтые клетки окон потухают одна за одной без всякого порядка — второй этаж, окно слева, затем – четвёртый и по центру. Рабочий день подошёл к концу ещё полчаса назад, и из здания выходят последние засидевшиеся труженики. Входная дверь захлопывается за молодой девушкой в броском малиновом плаще, за ней – больше никого, и когда постукивание её каблучков об асфальт затихает, наступает и вовсе полная тишина.
А он всё ждёт, сам не зная чего. Поднимает, наконец, глаза, чтобы увидеть, что на третьем этаже остался один единственный яркий квадрат. Этот жёлтый совсем не похож на дневной свет, его рождает всё тот же ток, который запускает дефибрилляторы, а комнаты, освещаемые им — электрические коробки с искусственным поддержанием жизни.
В окне промелькнула тень.
Силуэт на фоне светящейся клетки — самый лучший сигнал для прицела, выстрела, за которым последует конец и темнота. Все города по ночам чем-то похожи, и в осаждённом Мадриде было всё тоже, только свет прятали за плотными шторами, оберегая поддерживаемое им существование. Силуэты, заглушаемые тканью, были еле различимы. Иногда через несфокусированный объектив люди представлялись также: размытые очертания, в бойне, в страшном месиве. Один неловкий поворот руки превращал их в пятно цвета, колеблющееся и несущее разрушение...
Рендалл снимает очки и устало потирает глаза, точно чтобы очистить память на сетчатке. За последние двадцать лет воспоминания никогда не тревожили его так сильно.
Свет в последнем окне гаснет, но из главного входа никто не выходит ни через десять минут, ни через двадцать.
Она будет сидеть там всю ночь, в пустой редакции в компании чашки кофе с виски. И самая последняя по коридору, небольшая угловая комната будет заполняться треском кинопроектора и сигаретным дымом.
Рендалл последний раз задумчиво смотрит на входную дверь и, точно выйдя из оцепенения, всё-таки заводит машину.
Она никогда не любила зажигать свет по ночам.
Сейчас ему кажется, что вся их история, все её самые важные главы, предложения, слова, писались в темноте.
…
1937
«Эта война скоро закончится», — её голос стал чуть хрипловатым от холодного ночного воздуха, а может от нескончаемых сигарет, аромат которых въелся в кончики её пальцев также, как запах химических реактивов для проявки плёнки — в его. «Просто скажи мне».
Сигнал комендантского часа, казалось, давно отзвучал. А может, это было всего пару минут назад, они не знали — в её спальне не было часов. Когда она месяц назад сняла этот дешёвый белый кружок в металлической дужке и перевесила его на кухню, Рендалл хотел возразить, но промолчал. Иногда стакан виски был не единственным условием, для того, чтобы забыться.
«Я не знаю». Он прикоснулся губами к её обнажённому плечу и почувствовал, как по её коже пробежали мурашки.
«Она должна закончиться», — упрямо твердит она, как будто не слыша его ответа.
И он не знает, чтобы сделал со временем, если бы мог повелевать его ходом: замедлил бы его так, чтобы никогда не наступало утро, чтобы она всё-таки смогла спокойно уснуть, или же пустил его бежать быстрей, обгонять все сводки и телеграфные сообщения, которые когда-нибудь принесут новость, которую она так просит подтвердить.
Но в комнате даже нет часов, и не переведёшь стрелки. Потому что больше всего она мечтает погрузиться в сон, глухой, однотонно-белый, без сновидений. А они так предательски правильно, чётко тикают.
…
Люди говорят, что им тяжело спать по ночам, что воспоминания гонятся за ними… Рендалл не мог сказать такого о себе до последних дней. Возможно, вина тому, что все эти картинки вновь начали бегать перед его глазами, в её присутствии. Коллективная память аккумулируется, когда её хранители встречаются в одном месте. Словно поодиночке разум ещё может подавить предательские порывы ностальгии, но, встречая синхронную дорожку, запускает по ней магнитную ленту мыслей.
…
Ликс пришла в конференц-зал к самому началу утреннего обсуждения следующего выпуска, держа в одной руке солидную подборку материалов, а в другой — уже затухающую сигарету. Рендалл, не прекращая говорить, отметил быстро брошенным взглядом её появление.
Он умел концентрировать внимание коллектива на важном как никто другой, и его отточенная интонация помогала добиваться того, что не всегда удавалось Кларенсу: направить в правильное русло энергию и живость мысли Фредди, угомонить излишнюю самостоятельность Бел, иногда переходящую в желание противоречить, чтобы только сделать по-своему. При этом он всегда выдерживал баланс: привлечь их внимание к нужному вопросу, но позволить в его пределах проявить любую творческую фантазию и изобретательность.
Вся редакция собралась за круглым столом, Айзек рассказывал что-то из повестки дня, периодически поглядывая в испещренный мелкими карандашными заметками блокнот. Время от времени он останавливался и вопросительно смотрел на Рэндалла, прохаживающегося по комнате с заложенными за спину руками. Получив короткий одобрительный кивок, он продолжал с ещё большим энтузиазмом. На это было так забавно смотреть, что Ликс не смогла сдержать еле заметной улыбки в уголках губ.
…
1936
На дворе было пятое ноября тридцать шестого года, и националисты стояли уже в десяти километрах от Мадрида, накануне взяв в свои руки Хетафе. Ликс держала в руках раскрытую папку, сверху скрепкой была прикреплена вырезка из «Дэйли мэйл». Внимание приковывали выделенные нарочито жирным шрифтом слова:
«…даже если придётся перестрелять половину Испании?
Я повторяю, любой ценой».*
Я повторяю, любой ценой».*
«И всё-таки тогда он выловил самую животрепещущую фразу для свежего выпуска», — прошептала она на ухо стоящему рядом молодому человеку в очках. Тот ухмыльнулся и, немного наклонив голову в её сторону, прошептал в ответ: «Просто Франко был очень словоохотлив после захвата Канар и стремился побравировать перед журналистами. Вопрос в том, как преподнести».
Этим молодым человеком был Рендалл Браун. Они стояли вместе у допотопного металлического сейфа, с которого местами облупилась тёмно-синяя краска, словно в протест тому, что об него во время плановых и внеплановых «летучек» то и дело нагло облокачивались.
В переполненной людьми комнате было душно и не достаточно тихо, чтобы можно было сказать, что к пышным и переполненным трагических нот разглагольствованиям шефа внимательно прислушивались. Рендалл и Ликс и не пытались. Очередные инструкции, предупреждения… Кого они интересуют, когда вся Европа застыла у радиоприёмников в ожидании ответа на вопрос «Будет ли взят Мадрид?»?
«Одного ли меня не устраивает перспектива сидеть на привязи?» — прядка волос защекотала над ухом. Его вопрос прозвучал практически одновременно с фразой «Теперь все свободны», однозначно порадовавшей всех присутствующих. И Ликс, уже не будучи скованной условным соблюдением тишины, позволила себе чуть громче, чем следовало, захлопнуть папку вместо ответа, и обернуться к нему. В общем гаме этот жест для остальных прошёл незамеченным. Рендалл вопросительно поднял брови, на что она лишь озорно улыбнулась.
Уже через полчаса они были в пути на гору Ангелов**. Ликс собиралась впопыхах и, когда вытащила из сумки фотоаппарат, Рендалл заметил, что объектив не закрыт крышкой.
«Пыль попадёт на линзу, не забывайте крышку. Старого друга ещё ждёт вид осаждённого Мадрида с высот».
…
Она знала его ещё другим, в отличие от этих неопытных птенчиков. Когда он и сам был молодым человеком, полным амбиций. Только даже в его авантюрности была какая-то твёрдая уверенность в том, что он всё делает правильно. Когда дело касалось работы, он всегда знал, что вот он — момент, где нужно рисковать, где стоит нестись сломя голову, а вот — момент, когда нужно остановиться. Не то, чтобы он всегда был так уверен в отношении выпивки и женщин…
«Вопрос в подаче материала. Неплохо было бы подкрепить фактами». Рендалл стоял, наклонившись над Айзеком, который показывал ему минут десять назад вышедший из под его печатной машинки лист, и посмотрел на неё исподлобья. Этот взгляд вырвал её из хоровода воспоминаний.
«Да, у меня как раз здесь подборка…», — она взмахнула уже почти позабытой папкой.
И всё-таки, она понимала, почему тот амбициозный молодой человек стоит сейчас здесь. Он всегда делал своё дело с уверенностью, что окажется главным редактором. Не ради самоцели, просто это – естественный ход вещей.
Она выхватила из рук Айзека лист, взамен положив перед ним свою увесистую стопку бумаг. Чернила были совсем свежие, не высохшие, и она даже не заметила, как измазала руку.
После окончания обсуждения Ликс впервые за час с удовольствием села на освободившийся стул и закурила. Она не торопилась уходить, как и Рендалл, раскладывавший оставленные на столе бумаги по ровным стопкам. Она хотела думать о том, что сейчас пойдёт набирать на машинке, но его методичные действия сбивали её с мысли, и в итоге в какой-то момент она осознала, что просто наблюдает за ним. Когда все листы заняли своё место, он застыл и встретился с ней взглядом. Ненадолго, потому что в следующее же мгновение он сосредоточил своё внимание на руке, в которой она держала дымящуюся сигарету. Ликс вопросительно подняла брови.
«Ты испачкалась чернилами», — сказал он и направился в свой кабинет.
…
«Не могло быть иначе» — эта мысль возникала у неё каждый раз, когда она проходила мимо кабинета Кларенса, который теперь принадлежал ему. «Наверное…».
Все черты, обострённые годами, теперь подчёркнутые, проглядывались в нём ещё тогда, в тридцать шестом, когда они только познакомились. Но, как же, чёрт возьми, быстро прошло время! Время, которое усмирило то самое «лёгкое сумасшествие», которым, по его же словам, должен обладать настоящий журналист.
Но разве возможно «контролируемое» сумасшествие? Оно может быть рациональным? Таким же чётким, как перестановка предметов на письменном столе, как кнопки, прикрепленные в ряд? Что ж, возможно, он нашёл для себя способ контроля. «Бессмысленный порядок» — ведь тоже не звучит, не сочетается.
…
Она сидела у себя в кабинете и смотрела на только что вставленный в печатную машинку белый лист, затем перевела взгляд на лениво тикающие на стенке часы. Прошло уже пять минут, пять минут оцепенения с того момента, как он ушёл.
Ликс нерешительно взяла в руки фотоаппарат.
«Пыль на объективе…»
Наверное, не могло быть иначе и между ними.
...
Никакого порядка нельзя было угадать в сбитых рядах войск франкистов и республиканцев. Тот момент, когда две колонны сталкиваются и превращаются в кричащее, истекающее кровью месиво. И в этом хаосе нужно найти точку для фокуса, на чём-то приходится сосредотачивать свой взгляд: на вскинутой в предсмертной агонии руке, на поблёскивающем стволе ружья, на чьём-то искажённом болью лице… На бессмыслице. На одной серой кнопке среди тёмно-коричневых. Правый верхний ряд, первая.
Нет, воспоминания давно так не терзали.
…
1938
Её желание отчасти исполнилось. Двадцать лет похожих на самый длинный в жизни сон. Она погрузилась в него в тот момент, когда из своих собственных рук передала в чужие маленькую девочку с зеленовато-голубыми глазами. Чужие руки этой милой женщины, которую София будет называть матерью.
Ликс постаралась забыть этот день, стереть его из памяти, выскрести, выскоблить до чистой глади, до «tabula rasa». Не получилось до конца, и она до сих пор помнит заволакивающий пеленой дым отходящего от платформы поезда, который должен был увести её в Париж. В её воспоминаниях этот дым неестественно белоснежный, точно в воздухе распылили мел. Может быть потому, что тогда она в последний раз плакала по-настоящему. Ведь во сне не плачут, если позволишь себе — непременно проснёшься.
Париж жил, горел самыми яркими огнями по ночам, не зная, что и до него скоро доберётся сила более страшная, чем та, от которой она бежала из Испании. Он помогал забыться. В одну ночь она шла по пустынному городу из редакции и засмотрелась на лентой ярких вспышек проносящийся по мосту поезд. Здесь они всё так же ходили, сотни раз за день — туда и обратно, она всегда могла сесть на один их них, просто купить билет в кассе… Но она так никогда этого и не сделала.
«Я буду думать, что всё в порядке». Так проще.
Кто-то другой сидел в пустом вагоне, может быть на том самом злополучном месте, которое волей случая могло достаться ей, и смотрел за пробегающими в тумане пустынными, призрачными станциями. А её компанией в ту ночь стала бутылка красного вина, вместо привычного виски.
Париж встретил новый день, Ликс — тоже, так и не добравшись до холодной узкой кровати.
Париж ждал новостей.
…
«Зачем, зачем ты разбудил меня тогда…», — раздаётся эхом в её голове, пока она идёт по тёмному коридору пустой редакции.
Пожелтевший лист бумаги из запылённого архива… Июнь сорокового…
«Она не должна была стать ещё одной жертвой этой проклятой войны».
…
The End.
…
______________
Примечания:
(*) - Беседа с Франко из воспоминаний корреспондента лондонской газеты Кардозо, июль 1936 г.
(**) - Гора в 20 км южнее Мадрида, фактически – господствующая высота, захваченная войсками Франко 4 ноября 1936 г. с целью в том числе установки артиллерии.